Я просыпаюсь от скрипа половиц нашего ветхого дома. За окном все еще полумрак, поэтому я снова прикрываю глаза. Я вообще не помню, как я уснул, а спал ли я? Ночью меня одолевали мысли, одна другой мрачнее и страшнее. Перед глазами мельтешили лица родных, знакомых из Дистрикта, живых и тех, кто погиб на Голодных играх [у нашего Дистрика всегда были самые мизерные шансы на победу], приходили кошмары, и я иногда рывком садился в мягкой постели, осматривался и боялся, что кого-то разбудил. Тяжело. Терять людей тяжело. Тяжело смотреть на то, как их тела, навсегда лежат в гробах, слушать, как с ними прощаются и понимать, что на их месте могу оказаться я. И так каждый раз двенадцати лет, каждый день перед тем чего я жду и боюсь случиться - День Жатвы.
Слышится тихий шепот из кухни. Смотрю в противоположный угол комнаты, наш дом слишком мал, чтобы позволить каждому отдельные комнаты, кровать брата пуста. Значит, и отец, и Алекс уже встали. Но они не собираются на работу. По случаю Жатвы, они как обычно не спускаются в шахту.
Вожу пальцами по шершавой обивки матраса и прикусываю губу. Сегодня у моего имени больше шансов жребий, ведь, учитывая то, что взамен на тессеры мы просили чтобы меня включили в Жатву большее число раз, чем полагается, моё имя будет вписано на семнадцати карточках. В день жатвы я очередной кандидат на смерть
Встаю с кровати, обуваюсь и бросаю взгляд в грязноватое окно. За ним виднеется наш район. Шлак, самый бедный район Дистрикта 12, покрытый въевшийся во все угольной пылью. Устало протираю глаза и бреду к ледяной воде, чтобы умыться и проснутся.
Я застою всю семью на кухне. Отец вырезает охотничьим ножом фигурку из дерева, брат моча смотрит в окно, а мама нервно перебирает немногочисленную посуду. Краем глаза я замечаю как от волнения трясутся ее руки. Впрочем, как и в любой День Жатвы. В воздухе стоит какая-то напряженность. Ненавижу этот день. Эта нелюбовь к играм у меня с детства, хотя я скрываю это, боясь последствий. При одном упоминании этого дня Дня Жатвы или Голодных Игр, мои эмоции норовят выйти из-под неусыпного контроля, но приходится сдерживаться и улыбаться.
Улыбаюсь и желаю доброго утра, хоть и понимаю, что это не к месту. Мой позитив всегда не к месту, так однажды сказал мой отец. Ну а я понимаю, что даже в самых худших жизненных моментах, людям нужно немного счастья. Обнимаю маму, прошу, чтобы она присела за стол, и, забирая с ее рук тарелку, ставлю к остальным.
Накрываю на стол завтрак, сегодня у нас он лучше чем обычно - горячий суп,хлеб и немного козьего сыра. В горле стоит ком, есть не хочется, но я через силу заставляю себя поесть. Весь завтрак я ловлю на себе обеспокоенные взгляды отца и брата, и замечаю, что мамино состояние близко до истерики – кажется, она вот-вот заплачет. Я и сам пытаюсь скрыть свое волнение, что очень плохо у меня выходит. Дрожь под ребрами, легкое покалывание внутри живота, главное чтобы руки не тряслись, тогда я себя не выдам. Не нужно чтобы родные переживали.
Когда мы заканчиваем с завтраком, я помогаю матери убрать со стола, выхожу во двор и присаживаюсь на порог дома. Всматриваюсь в соседние дома, в деревья поглощенные угольной пылью, и яркое палящее солнце. В воспоминаниях этот солнечный выходной останется дуновением ветра смерти, и ни как не солнечного дня.

***
Чьё - то прикосновение заставляет меня вернуться к жестокой реальности, кажется, я уснул.Около меня стоит Алекс и кажется время движется к двум и пора собираться. Я улыбаюсь и встаю, а брат без лишних слов обнимает меня. Не так давно, не за одного меня боялись в этот день. Сколько помню, у Алекса была очень большая вероятность попасть в Игры.
Молча поднимаемся наверх,где нас ждут чистые, выглаженные рубашки и брюки, в таких будут все. Под воротничок рубашки, подкладываю вырезанную из картона полоску, дабы не испачкать. Кто знает, вдруг сегодня еще ехать в поезде? Стою около немного треснувшего зеркала с грязно-золотой каёмкой и
пытаюсь уложить свои непослушные волосы. Брата в комнате нет, он уже спустился в низ. До этого он хотел, что-то сказать. Но видимо не смог подобрать нужные слова. Через минуту я бросаю попытки уложить волосы и сильней взлохмачиваю их. Бросаю взгляд на затертую тумбу, где лежит потертая тетрадка с желтыми листками и обломок простого карандаша. Я нашел эту тетрадь еще пару лет назад на площади, она была чиста если не считать первых страниц с рисунками, наверное, ее бывшего хозяина . Мама долго ругала меня, за то что подбирать вещи не хорошо, и ждала, что к нам заявится кто-то из миротворцев. Но этого не случилось. Теперь там было еще несколько простых рисунков, только теперь моих. Прячу эту тетрадь во внутренний карман вместе с карандашом, я всегда беру их на площадь, ведь хотелось бы запечатлеть все, что увижу там, за пределами Дистрикта и привезти, ну или если не выживу пусть отправят вместе с телом родным. Поворачиваюсь лицом к двери и вижу маму. Поникшая, бледная, но такая красивая. Она молча смотрела на меня и теребила в руках белоснежный платок. Вместо слов я подхожу к ней и обнимаю её, может быть последний раз. В них всегда было тепло и уютно. Но где сейчас то тепло, почему я не чувствую его? Что-то щемит в районе груди и я чувствую, как по холодным щекам скатываются горячие слезы. Пытаюсь убрать их, смахнуть ладонью.
— Ты вернешься. Ты нужен нам.
«Я это знаю и без слов. Не нужно было это говорить мама. Но вы справитесь, вы – сильные».
Стрелки часов начинают неумолимо приближаться к отметки "два", я вырываюсь из объятий матери, как бы мне этого не хотелось и мы спускаемся вниз. Отец обнял меня, но лишь на пару секунд . Потом мы дружно выходит из дома и направляемся к главной площади.
Честно признаваться, у меня никогда, в прошлые разы, не тряслись коленки, и не сводило дыхание. Семьей идем по знакомым улицам, изредка встречая знакомых. Никто не решается начать разговор, ведь сегодня чья - то семья будет провожать детей на смертный бой. На площади я прохожу регистрацию, напоследок кивая, я улыбаюсь родным, что все будет хорошо. После чего, занимаю свободное место в ряду парней. Здесь уже собрались все мои одноклассники. Поворачиваюсь в сторону девушек, и всматриваюсь в толпу, выискивая знакомые лица. Каждый из нас напуган,хоть и кто-то пытается скрыть страх за маской безразличия. Хотя из нас вряд ли будет радоваться, мы не Первый, и не Второй Дистрикты. Взглядом встречаюсь с с парочкой знакомых, ободряюще улыбаюсь их, хоть и у самого на душе скребут кошки. устремляю свой взор на сцену. Там уже началось самое интересное: я слышу привычное: "Дамы вперед", модница желает удачи и чудаковатой походкой [так нынче модно ходить в Капитолии] и направляется в сторону шара, где находятся имена девушек; она опускает руку в специальную ёмкость и достает бумажку с именем следующей мертвой девочки. Во рту всё пересохло, а сердце в ужасе отбивает самые душераздирающие ритмы. Я с ужасом наблюдаю, как рыжеволосая красавица, моя подруга с детства направляется на сцену. В голове бьется: «Нет, нет…только не она», во мне кипит злоба на этих ублюдков с Капитолия, на ведущую. Я беру свои эмоции под контроль, потому что нельзя. Отвожу взгляд от подруги и смотрю на ведущую, в ожидании приговора для парней. Кажется, или этот ар вертится медленней чем раньше?
—Демьен Финч-Флетчли
Внутри ничего не взрывается и не пытается упасть, я кажется, чувствовал ,что сегодня уйду. Но все равно хочется, до дрожи, зажмуриться и проснутся у себя в кровати. Без эмоций, с улыбкой я выхожу из строя парней и направляюсь к сцене. Конечно беззаботное выражение лица моего - не более чем фикция. Камеры направляются на меня. Шоу должно продолжаться, Капитолий хочет зришь и крови. И я продолжаю улыбаться, даже тогда, когда становлюсь на сцену, и вижу в глазах большинства облегчение, из-за того что кровавые голодные игры в этом году не убьют их детей.

Отредактировано Garrett McMillan (2016-06-16 23:23:41)

Боль пожирает меня изнутри, когда я прощаюсь с родными. Молча, ни говоря не слова. В их сердцах горит пустая надежда на моё возвращение, ну а я уже смирился со своей участью. Поэтому когда около нас появляется миротворец, я на по следок, до боли сжимаю в объятьях маме все повторяю: «Я люблю вас, вы справитесь». В конце концов, миротворцы уводят их подальше от меня. Я с удивлением смотрю на платок матери, который я сжимаю в правой руке. Закусываю губу, и прячу его в карман.
А потом я прихожу в себя уже в поезде, рядом с тобой. Смотрю в твои глаза, а перед глазами ужасные картины. Смотрю на тебя: такую живую, забавную с двумя косами, а фантазия заставляет на миг увидеть тебя всю окровавленную, с растрепанными огненными волосами и с пустыми глазами. Мы с тобой вдвоем уже усопшие, мы с тобой уже миром забытые, с того момента как наши имена были вытянуты из шара.
- Пенелопа, эй - я улыбаюсь, прячу боль глубоко – глубоко, еще успею настрадаться, и смотрю на тебя. – Тебе не за что извинятся, ты не виновата. Запомни это и не глупи.
Когда ты обнимаешь меня, так неожиданно, так легко, я теряюсь. Но моя растерянность проявляется всего лишь несколько секунд. Я обнимаю тебя, как будто прячу в этих объятиях от всех Дистриктов и Капитолия, успокаивающе поглаживаю тебя по голове. Я не дам умереть, нет. Я не позволю чертовому Капитолию уничтожить и разбить твою жизнь.
Наши объятия прерывает женщина-сопроводитель, ответственная за наш Дистрикт, своим противным кашлем и противно-милым щебетанием. Толкает в разные купе, говорит: «Час на сборы, все в гардеробе ваше, потом ужин. Наслаждайтесь птенчики», - и уходит. Я осматриваю свое купе. Да, такой роскоши я не видел в жизни. Если такое обычное купе, то что же в самом Капитолии? Капитолий странный. Они питают любовь к необычным вещам, дорогим одеждам, парфюмам, еде, - и всем этим они пытаются прикрыть свою черноту. По моему мнению - все богатые люди, странны. Взять те же Голодные Игры – сидел какой-то богатый дядечка из Капитолия, считал деньги и вдруг его голову, посетила мысль о создании кровавого побоища детей, чтобы больше не было восстаний. Бред…что бы восстаний не было, нужно нормально управлять.
Замечаю небольшой экран, где в прямом эфире показывают наш отъезд. Два смертника из Дискрита 12. Я выгляжу счастливым, даже не видно, что моя улыбка натянута, ты тоже выглядишь спокойной и не подавленной. Бросаю взгляд в окно, кажется, мы несемся со скоростью света. На поезде я ездил всего единожды, с отцом и его другом на товарняке. Но скорость у него была меньше и комфорта тоже. Я быстро оказываюсь в ванной, аккуратно сбрасываю с себя одежду, и становлюсь под горячие струйки воды. Закрываю глаза и наслаждаюсь этим волшебным мигом. Ванная комната с горячим душем, который я ни разу в жизни не принимал, да и воду нужно было самим греть. А здесь она автоматически нагревается и регулируется. Помню, как однажды, я перелил себе на ноги немного кипятка, когда снимал кастрюлю огня. Отец тогда долго ругал мою неуклюжесть, а когда он ушел во двор, мама смазывала каким – то раствором мои ноги.
Выхожу из душа, моя рука автоматически движется к, такому белоснежному как снег, махровому полотенцу. Вытираюсь насухо и собираюсь надеть свою одежду, как вдруг вспоминаю слова Лорры [или как там ее?] про гардеробную. Аккуратно кладу на стол брюки и рубаху, и медленно выдвигаю ящики шкафа. Красота и разнообразие поражают, но я воздерживаюсь от ярких и странных вещей, и беру темные брюки, и такой же пиджак с коричневой рубашкой. Одеваюсь и вспоминаю про свою тетрадку с карандашом, и достаю их из внутреннего кармана немного потертого пиджака. До ужина еще осталось время, поэтому я аккуратно сажусь на кровать и вырисовываю сцену, что случилась на площади. Через некоторое время силуэты на листе приобретают образ, смотрят на меня будто бы живы, и я пишу в углу незамысловатое «Дэмьен и Пенелопа, участники 32 Голодных игр».
В этот момент дверь в купе растворяется и на пороге стоит наша странная попутчица из Капитолия,значит время ужина пришло. Замечаю, что она тоже переоделась - на ней красуются туфли на огромной платформе платье и шляпка оранжевого цвета и все это украшено разными фруктами. Я через силу улыбаюсь и быстро, чтобы она не заметила ничего, прячу тетрадь. Выхожу из купе и вопросительно смотрю на нее. Она просит меня подождать у окна и входит в твое купе, я осматриваюсь и всматриваюсь в окно, а когда поворачиваюсь, на звук открывающейся двери , вижу тебя и нашу сопроводительницу. Она шагает вперед, не говоря не слова. А я, улыбаясь, протягиваю тебе руку, жду, когда ты за нее возьмешься, и иду за яркой ответственной за наш дистрикт.
Комната, в которой мы оказались, была с занавешенными окнами, свечи освещают эту небольшую комнату. Позволяют теням, находится около нас, и шептать слова о смерти. «Скоро ты умрешь Дэмьен, и никто тебя не спасет». Я перевожу взгляд на стол, который уже накрыт, отгоняя казалось бы странные голоса. За ужином, мы слушали рассказы нашей сопровождающей и орудовали вилками и ножами, благо умели. Еды было много, но и куска в горло не лезло, но ради приличия я попробовал понемногу каждое блюдо.
А потом, Лорра повела нас смотреть обзор Жатвы в Панеме, который предназначит для жителей Капитолия, которые не выходят на площадь. Бросаю взгляд в окно, замечаю - солнце ушло в зенит, на прощанье, махнув своей светлыми лучами. Кажется, оно забрал все тепло. Нас усаживают на диван и я, сжимая твою руку, рассматриваю и запоминаю соперников. А потом показывают нас, твою песню и мою улыбку. Хвалят нас, но в их голосе читается такая ужасная язвительность. А потом в комнате появляется мужчина с седыми волосами и стойким запахом одеколона. Его представляют нам, как нашего ментора, говоря, что все это время спал, и что это вышло совершенно случайно. И отправляют нас спать. Я повожу тебя за руку до купе, так же как и уводил. и хочу сказать, что-то утешительное, что-то важное. Но что-то не дает мне этого сделать. И просто обнимаю тебя и целую на прощание в макушку.
-Спокойной ночи, Пенелопа. Все будет хорошо. Верь мне.
Я захожу в свое купе и закрываю дверь. Все будет хорошо. А верю ли я себе, что пытаюсь тебя убедить верить мне?

Отредактировано Garrett McMillan (2016-06-16 23:25:32)

Мои жалкие попытки к существованию так и не закончились ничем хорошим, и я повторяю себе: «Мы все, когда ни будь умрем». Это неизбежно, люди рождаются, чтобы погибнуть. Кто-то погибнет, вскрыв себе вечером вены в ванной под самую грустную песню, кто-то упадет с самой высокой точки своего Дистрикта, кого-то ждет пуля в висок или Голодные Игры. Люди рождаются погибая.
Кровавым рассветом меня встречает новый день. Когда я просыпаюсь то мне кажется, что я потерян во времени. Все тело ломит я спал на полу, потому что на этой чертовой мягкой кровати, на мягких перинах мне было не комфортно. Они душили меня, казалось, что вот-вот, и я умру в них так и не добравшись до Капитолия и тогда у детишек с других Дистриктов было бы на одного соперника меньше. Хотя какой я соперник, скажи мне Пенни? Максимум что я могу – это неожиданно пырнуть соперника ножом, разрезая ему горло при этом меня сразу же вырвет. И то, не факт, что это меня не пырнут же моим ножом. Но, наверное, все дело не в кровати, а в моих переживаниях, потому что пол ночи я с руки раскинув так, что с неба похож на крест,
Я не успеваю толком проснутся, когда эта ужасная Лорра стучит по дверям. Я надеваю вчерашнюю одежду, она еще чистая, только не помешало бы её немного погладить.  Пытаясь не думать о семье, прячу свою тетрадь во внутренний карман вместе с карандашом и выхожу из купе. Пустота, нет никого рядом, и я надеюсь, что когда ты выйдешь мы сможешь побыть пару минут в одиночестве, без ослепляющих камер и надоедливых людей. За окном мелькают пейзажи, красивые пейзажи. Наверное, мы сейчас проезжаем Дистрикты побогаче нашего и вот- вот будем на вокзале Капитолия. Впереди у нас куча сложностей и самая первая -  церемонии открытия Игр.  Голодные игры. Борьба и смерть чьих-то детей. Удивительно, что люди могут быть такими жестокими.
Дверь твоего купе отворяется и выходишь ты – такая простая и такая родная. Мы с тобой сильнее всех сильных. Мы надорваны и закалённые жизнью, беднотой нашего Дистрикта и этими Голодными играми. Не бойся, ты будешь самым прекрасным шедевром этого мира даже после смерти. Хотя ты слишком красива для этого прогнившего мира.
Я хочу заговорить с тобой, обнять и защитить от этого мира. И как только я улыбаясь, хочу поприветствовать тебя появляются и камеры и Лорра. Знаешь если Бог и существует, то он забыл благословить нас Пенни.
Мы въезжаем в Капитолий, где нас уже ждут тысяча камер и зрителей, желающих шоу. Мы выходим из поезда и я быстро осматриваюсь вокруг и вижу красоту Панема. Телекамеры ничуть не преувеличивали его великолепия, но даже оставаясь великолепным городом он чувствуется как уродливый и отвратительный город, полон ужаснейших фриков. И перед тем как направится в сторону машины, я чувствую твою руку в своей и лишь крепче сжимаю.
***
-Не трогайте мои волосы.
Я сейчас в Центре преображения, и я честно пытался сопротивляться, убегать от этих разукрашенных куриц. Но они не плохо бегают на своих каблуках хочу я вам сказать. Меня тошнит от них, этой комнаты с лаком для волос вместо воздуха, меня тошнит от всего, что хоть как –то связанно с Голодными Играми.  Меня тошнит от всей той херни, которой они намазали меня, набрызгали мой волос, после того как немного обстригли мои волосы, а также от ихнего: «Такой милый, прям воробушек».  Интересно, как они мучают тебя Пенни.
А потом они уходят и приходит стилист, раздевая меня до гола. Столько стеснения я не испытывал никогда в жизни. Я закрываю глаза, а после чувствую, что он начал делать прямо на мне костюм. Очень сильно стараюсь не открывать их, до того момента пока он не сказал – Открывай глаза мальчик, посмотри в зеркало, вы с подружкой будете замечательно смотреться.
Прошло пару часов, я кажется, даже пару раз дремал, но просыпался от щипаний стилиста. Поэтому мне сложно открыть глаза. Но когда я открываю глаза, я застываю от шока. Я думал на нас просто наденут костюмы шахтеров или мешки с касками – ведь этим славится наш Дистрикт, да и мы ведь никогда не приносим победу домой, поэтому смысла не видели делать хорошие костюмы. Но костюм на мне в сочетании с гримом смотрится замечательно. Из-за немного сонных глаз и растрепанной прически я и вправду похож на воробушка. Угольный воробушек. Он берет меня под руку и в сопровождении тех разукрашенных парикмахерш мы направляемся к колесницам. Оказывается, ты со своей «командой» пришла первой. Ты очень красива Пенни, твой костюм так тебе идёт, но ты всегда была красива, даже в своем обычном платье. Я становлюсь рядом с тобой и улыбаюсь. Пытаюсь поддержать, показать, что все хорошо, но ты прекрасно - знаешь мир вокруг нас слишком жесток, слишком прогнил… Слишком много слишком, не находишь? Драматичность этого места убивает меня раз за разом и больше всего мне хочется послать всех подальше и исчезнуть, забрав тебя. Но тогда они убьют наши семьи, может не только их, но и других жителей нашего Дистрикта. Готова ли ты умереть за них? Я готов.